Стратиграфия. Геологическая корреляция, 2022, T. 30, № 6, стр. 113-120

В журнале “Стратиграфия. Геологическая корреляция” вышла статья М.Г. Моисеевой, А.Б. Германа, А.Б. Соколовой “Стратиграфическое положение и состав аянкинской флоры из верхнего мела Охотско-Чукотского вулканогенного пояса, Северо-Восток России” (2022, т. 30, № 4, с. 76–99). Появление этой работы, безусловно, можно приветствовать – в научный обиход введен еще один яркий палеофлористический объект. Многолетний опыт показывает, что такой объект со временем неизбежно станет палеофлористическим репером, с ним будут сравнивать другие совокупности ископаемых растений, пытаясь определить их возраст. В свою очередь, возраст этой аянкинской флоры определит и возраст вмещающих ее слоев горных пород, а также их многочисленных стратиграфических аналогов в пределах Охотско-Чукотского вулканогенного пояса. В этой связи мне представляется необходимым разобрать некоторые положения работы М.Г. Моисеевой и ее соавторов, чтобы в отсутствие критики они не воспринимались как истина в последней инстанции. Свои соображения буду излагать в соответствии с рубрикацией рассматриваемой статьи.

Введение. Район, о котором идет речь, можно назвать междуречьем Аянка–Еропол (рис. 1, 2, 3). Дневную поверхность здесь в основном слагают субаэральные образования Охотско-Чукотского вулканогенного пояса. Можно согласиться с М.Г. Моисеевой и ее соавторами (2022) в том, что палеофлористические данные о возрасте вулканогенных толщ этой структуры все еще являются значимыми для целей стратиграфии и геологического картирования. Однако сообщение: “Наименее изученными в настоящее время остаются сантон-кампанские флоры данного региона, которые до недавних пор фигурировали в публикациях только в виде списков предварительных определений…” (Моисеева и др., 2022, с. 76) мне кажется не вполне правомерным. Сантон-кампанские флоры данного региона в целом изучены неплохо, что и следует из дальнейшего текста статьи. Собственно говоря, аянкинская флора – последний значительный палеофлористический объект, отнесенный к этому возрасту, ранее подробно не представленный в научной литературе.

Рис. 1.

Местоположение территории в междуречье Аянка–Еропол, о которой идет речь в статье. Показано распространение образований Охотско-Чукотского вулканогенного пояса, зеленый прямоугольник соответствует участку на рис. 2а.

Рис. 2.

Местоположение тафофлор “аянкинской флоры” и аунейского флористического комплекса (а), схемы геологического строения бассейна р. Обрывистая (б) и верховьев р. Ольхейвеем (в) по данным государственных геологических карт масштаба 1 : 200 000.

Рис. 3.

Стратиграфические колонки, использованные при картировании соответствующих листов геологических карт объединением “Аэрогеология” и СВПГО “Севвостгеология”. Показано, что флороносные породы макковеемской свиты могут быть стратиграфическими аналогами балаганной или аунейской толщ. Условные обозначения см. на рис. 2.

Следует остановиться на вопросе о терминах, которыми пользуются авторы рассматриваемой статьи. Термины “тафофлора”, “флористический комплекс” или просто “комплекс” действительно закрепились в научной литературе для обозначения элементарной палеофлористической единицы (Герман, 2011). Сложнее дело обстоит с термином “ископаемая флора” или просто “флора”. М.Г. Моисеева и ее соавторы (2022, с. 77) пишут, что используют его как термин свободного пользования. И это при том, что термин является ключевым для статьи, он вынесен в заголовок. В статье описывается палеофлористический объект – аянкинская флора. Из текста следует, что данный объект состоит из нескольких элементарных единиц – тафофлор или комплексов. На каком же основании эти тафофлоры рассматриваются совместно, что их объединяет?

Авторы пишут: “Следует отметить, что Лебедев (1987) ископаемую флору с р. Обрывистая называл “аянкинская флора” либо “аянкинский комплекс”…” (Моисеева и др., 2022, с. 77). Создается впечатление, что несколько тафофлор рассматриваются как единый объект только потому, что все они происходят из бассейна р. Обрывистая. Полагаю, такое вполне правомерно применительно к современным растениям, но никак не допустимо для палеонтологических объектов. Подчеркну: термины просто “флора” и “ископаемая флора” имеют разное значение, хотя специалисты с биологическим образованием их нередко путают.

В своей основополагающей работе А.Б. Герман (2011, с. 10) пишет: “Тафофлоры одного типа, т.е. обладающие существенными сходными чертами, включаются в один этап развития флоры региона или субрегиона. Флора такого этапа характеризуется набором признаков… прослеживающихся у всех входящих в него тафофлор…”. Позже мы с Германом в совместной работе уточнили формулировку: “Тафофлоры, или палеофлористические комплексы, обладающие существенно сходными чертами, т.е. характерным сочетанием таксонов, качественным и количественным соотношением групп растений и т.д., мы рассматриваем как ископаемую флору или палеофлору, характеризующую этап развития флоры значительной территории (например, Северного Приохотья)…” (Щепетов и др., 2019, с. 4). Если принимать такое понимание термина “флора”, то авторам статьи следовало бы начать с объяснения/обоснования, почему – по каким признакам – тафофлоры с р. Обрывистая составляют единую флору. Однако об этом в статье почти не говорится.

В настоящее время введены в научный оборот следующие наиболее крупные и важные палеофлористические объекты – флоры – Охотско-Чукотского вулканогенного пояса: арманская (Herman et al., 2016), чинганджинская (Golovneva, 2019; Щепетов, Юдова, 2020) и ольская (Самылина, 1988; Щепетов и др., 2019), а также флора чаунской серии Центральной Чукотки (Щепетов, 1991; Головнева, 2018). В этом ряду могла бы оказаться и “аянкинская флора”, но пока, увы, нет уверенности, что она действительно флора. В своем дальнейшем тексте я беру это название в кавычки.

Материал и методы. В этой главе М.Г. Моисеева и ее соавторы приводят характеристики местонахождений “аянкинской флоры”. Из них следует, что хоть какая-то информация о стратиграфическом положении есть только для обнажений точки 700: “…близ кровли флороносной толщи кислого состава под покровами лав основного–среднего состава…” (Моисеева и др., 2022, с. 77). На большей части Охотско-Чукотского вулканогенного пояса наблюдается пять толщ контрастного состава (Белый, 1977; Акинин, Миллер, 2011). Лавами основного-среднего состава в этой последовательности сложены первая, третья и пятая толщи. Первая отпадает, так что флороносные слои местонахождения 700 могут подстилать третью или пятую толщи. Это имеет принципиальное значение: две верхние толщи представляют позднюю стадию развития вулканогенного пояса и датируются сантоном–кампаном, а три нижние – раннюю стадию и датируются туроном–коньяком (Щепетов, Герман, 2019).

Местонахождения 701 и 702 располагаются в пределах толщи кислых вулканитов. Можно согласиться с М.Г. Моисеевой и ее соавторами, что это, скорее всего, одна и та же толща. А вот отнесение к этой же толще местонахождения 700 мне представляется сомнительным. Авторы статьи приводят, по сути, только один довод: “На геологических картах разрывных нарушений между местонахождениями не показано…” (Моисеева и др., 2022, c. 77). Однако если продлить разломы, показанные на листе с точкой 700, на территорию листа с точками 701 и 702 (рельеф это вполне позволяет), то местонахождения окажутся вполне убедительно отделены друг от друга разрывными нарушениями. Субмеридиональный разлом, трассирующийся с юга в район точки 701 (рис. 1б), на геологической карте показан как взброс – восточный блок поднят относительно западного. “Можно с уверенностью полагать, что это – образования одного стратона, названного на южном и северном листах карты по-разному…” (Моисеева и др., 2022, c. 79) – да, полагать можно, но уж никак не с уверенностью.

Систематический состав аянкинской флоры. В качестве несомненного достоинства этой главы в работе М.Г. Моисеевой и ее соавторов (2022) можно отметить, что собственно составу “флоры” внимания уделено немного. Зато подробно охарактеризованы составы конкретных местонахождений. Увидеть состав всей “флоры” в целом можно в табл. 1 (Моисеева, 2022, с. 82). В ней отмечено присутствие вида в том или ином местонахождении. На мой взгляд, сходства в систематическом составе тафофлоры 700 и комплексов 701, 702 не больше, чем различий. Для их объединения во флору нужна уверенность, что они происходят с одного стратиграфического уровня. Причем яркое “лицо” имеет только комплекс точки 700, а остальные – обычные тафофлоры из вулканитов ранней стадии развития Охотско-Чукотского вулканогенного пояса (флора аликского типа).

Из точки 701 определены: Thallites sp. 1, Equisetites sp., Coniopteris tschuktschorum (Krysht.) Samyl., Sphenopteris sp., Cladophlebis sp. 2, Arctopteris cf. ilirnensis Golovn., Arctopteris sp., Ginkgo ex gr. adiantoides Heer, Ginkgo ex gr. digitata Brong., Cupressinocladus sp., Metasequoia sp. 1, “Sequoia” sp., шишки Cupressaceae тип 4 (подсем. Sequoioideae?), микростробилы Cupressaceae тип 2, Pityophyllum sp., Pityocladus sp., Pagiophyllum sp., Elatocladus sp. 2, “Macclintockia” ochotica Vachr. et Herman, Dicotylophyllum sp. 4, Quereuxia angulata (Newb.) Krysht., Phragmites sp., Nyssidium sp., Carpolites sp. Из молодых форм растений, характерных для флор поздней стадии развития Охотско-Чукотского пояса (сантон–кампан), тут можно отметить только “Macclintockia” ochotica Vachr. et Herman. Однако и этот вид представлен “фрагментами листьев плохой сохранности” (Моисеева и др., 2022, с. 84). Вероятно, будучи обнаруженными “без контекста”, эти фрагменты были бы определены как Trochodendroides sp. При этом папоротники Coniopteris tschuktschorum (Krysht.) Samyl. и Arctopteris cf. ilirnensis Golovn. описаны из турон-коньякских палеофлор ранней стадии развития Охотско-Чукотского пояса, а остальные формы растений такой датировке не противоречат.

Из точки 702 М.Г. Моисеевой с соавторами (2022) определены: Cladophlebis sp. 1, Raphaelia (?) sp., Heilungia (?) sp., Parataxodium sp., Parataxodium cf. wigginsii Arnold et Lowther, Metasequoia sp. 1, Metasequoia sp. 2, Trochodendroides sp. 1, Trochodendroides sp. 2, “Macclintockia” ochotica Vachr. et Herman, Menispermites sp., Celastrophyllum sp., Dicotylophyllum sp. 5, Dicotylophyllum sp. 6, Nyssidium sp. Здесь также молодые формы представлены лишь “Macclintockia” ochotica Vachr. et Herman. Один из соавторов рассматриваемой статьи – А.Б. Герман – является крупнейшим специалистом по меловым покрытосеменным. Не оспаривая его заключений, отмечу, что представленный в статье материал по этому виду из точки 702 я бы определил лишь как Trochodendroides sp. или Trochodendroides cf. tumanensis Yudova. Зато относительно древние формы представлены Raphaelia (?) sp. и Heilungia (?) sp., которые отсылают читателя сразу в юру или ранний мел. Правда, оба рода определены предположительно, папоротник Raphaelia с равным успехом можно назвать Osmunda, а представители Heilungia нечасто, но регулярно встречаются в заведомо позднемеловых флорах из вулканитов ранней стадии развития Охотско-Чукотского пояса.

Таким образом, для тафофлор точек 701 и 702 нет никаких противоречий между их систематическим составом и стратиграфическим положением – они происходят из первой снизу толщи кислых вулканитов Охотско-Чукотского пояса. В данном районе толща названа “аунейской”. Ее стратиграфическими аналогами в вулканогенном поясе являются нижняя подсвита еропольской свиты, пыкарваамская, юмская, хольчанская, амкинская и т.д. свиты, датируемые, как и все вулканиты ранней стадии, туроном–коньяком (Щепетов, Герман, 2019). Из накоплений этой толщи известны аунейский, мечкеревский, геданский, карамкенский флористические комплексы, а также комплексы крупных палеофлор Tchaunia-Kolymella, аликской и ульинской. Систематический состав тафофлор 701 и 702 вполне согласуется с составом перечисленных палеофлористических объектов.

Сравнение с другими позднемеловыми флорами и возраст аянкинской флоры. К сожалению, с другими позднемеловыми флорами авторы рассматриваемой статьи сравнивают “аянкинскую флору” в целом, т.е. неоправданно, на мой взгляд, созданную совокупность растений трех тафофлор. Результаты сравнения таковы: более всего “аянкинская флора” похожа на раннекампанскую барыковскую флору района бухты Угольной, а также на верхнебыстринскую флору Северо-Западной Камчатки того же возраста. Имеется “сходство с усть-эмунеретской флорой из вулканогенных образований Центральной Чукотки” (Моисеева и др., 2022, с. 88) сантон-кампанского возраста. Замечу, что упомянутый объект является не флорой, а тафофлорой, или комплексом, поскольку происходит из одного местонахождения (Лебедев, 1987; Моисеева, Соколова, 2014). Определенное сходство отмечено с сантон?-раннекампанской флорой Ранняя Когосакрак Северной Аляски. Небольшое сходство наблюдается с ольской флорой Северного Приохотья. А вот с турон-коньякскими арманской, ульинской флорами и флорой Tchaunia-Kolymella (в статье названа “чаунской флорой”) установлено лишь незначительное сходство.

“Таким образом, детальное сравнение аянкинской флоры показало ее несомненное сходство с сантон-кампанскими флорами Северо-Востока России и Северной Аляски… что позволяет нам сделать вывод о наиболее вероятном сантон-кампанском возрасте аянкинской флоры” (Моисеева и др., 2022, с. 92). С этим выводом спорить трудно, однако можно высказать ряд замечаний. При чтении данной главы все-таки создается впечатление, что при сравнениях речь идет главным образом о тафофлоре точки 700 (иногда авторы об этом говорят прямо). Это она похожа на сантон-кампанские флоры и не похожа на турон-коньякские. Кроме того, если бы авторы статьи провели сравнение “аянкинской флоры” не с турон-коньякской арманской флорой, а с богатой покрытосеменными чинганджинской (Golovneva, 2019), может быть, их представления изменились бы?

Сравнение с ульинской флорой проведено по материалам Л.Б. Головневой (Akinin et al., 2019), а они представляют эту флору далеко не полностью. Основные ульинские коллекции, собранные Е.Л. Лебедевым в 70-х гг. ХХ в. в междуречье Улья–Урак, были обнаружены лишь весной 2021 г. Когда автор настоящей заметки занимался в ГИН РАН обработкой этих материалов, там шла подготовка статьи М.Г. Моисеевой с соавторами (2022). Мне удалось мельком просмотреть какую-то часть коллекции “аянкинской флоры”. Из всего, виденного ранее, она показалась мне более всего похожей на ульинскую флору. После знакомства со статьей Моисеевой и ее соавторов (2022) это мое впечатление только усилилось.

Растительные сообщества “аянкинской флоры”. Глава начинается фразой: “Флороносные отложения изученных местонахождений аянкинской флоры примерно одновозрастны, однако составы ископаемых растений из них заметно различаются…” (Моисеева и др., 2022, с. 92). Далее изложены объяснения, почему такое оказалось возможным. Правда, самое простое объяснение М.Г. Моисеева и ее соавторы не рассматривают: если “составы заметно различаются”, а стратиграфических данных нет, то, может быть, они просто не “примерно одновозрастны”? Однако буду исходить из версии, предложенной авторами рассматриваемой статьи.

Недавно вместе с известным геоботаником В.Ю. Нешатаевой мы попытались объяснить разнообразие составов одновозрастных тафофлор Охотско-Чукотского вулканогенного пояса (Щепетов, Нешатаева, 2019). Валентина Юрьевна много лет изучает процессы восстановления растительного покрова в области современного вулканизма Камчатки, что позволило нам применить метод актуализма. Суммируя наши выводы, можно сказать, что на состав конкретного захоронения растений в области активного вулканизма влияет такое множество факторов, что списочный состав конкретного флористического комплекса можно признать в значительной мере случайным.

Вряд ли “флористический комплекс местонахождения 701, скорее всего, отражает склоновую растительность, тогда как растения, остатки которых были встречены в местонахождении 702, вероятно, населяли локально пониженные участки рельефа – берега реки или озера…” (Моисеева и др., 2022, с. 95). Скорее всего, те и другие существовали в пределах низменности, где растительность периодически уничтожалась или повреждалась пеплопадами. Каждый раз она начинала восстанавливаться за счет случайно уцелевших видов и уничтожалась вновь. А уцелеть могли представители древних или молодых групп растений или тех и других в равной мере. Но и этого мало – чтобы оставить след в геологической летописи, растениям нужно было оказаться в таком месте, откуда можно попасть в захоронение, которое сохранится. Наверное, это тоже было делом случая – каким-то растениям повезло больше, а каким-то меньше.

“Аянкинская флора представляет собой яркое свидетельство внедрения из прилегающих с востока приморских низменностей растительных сообществ с доминированием продвинутых покрытосеменных на территорию вулканического нагорья, населенную в позднем мелу сообществами, в которых доминировали папоротники и хвойные и еще сохранились растения, характерные для флор раннего и начала позднего мела…” (Моисеева и др., 2022, с. 96). Процитированная фраза убедительно обрисовывает позднемеловой флорогенез в рассматриваемом районе. Однако к ней есть несколько замечаний. Внедрение растительных сообществ с приморских низменностей во внутриматериковые области, безусловно, происходило. Однако для усть-эмунэрэтского, холоховчанского комплексов и “аянкинской флоры” более вероятной мне представляется обратная ситуация: здесь наземный вулканизм внедрился на периферию области существования приморских растительных сообществ, которым пришлось к нему приспосабливаться (Щепетов и др., 2019). Кроме того, вызывает сомнения “территория вулканического нагорья”, куда проникали растения-новоселы. Возможно, где-то такие нагорья и были, но мы о них ничего не знаем. На современном эрозионном срезе остались только центральные части вулканоструктур оседания, формировавшиеся близ базиса эрозии (Щепетов, Нешатаева, 2019; Щепетов и др., 2019).

Стратиграфическое положение флороносных отложений. В этой главе М.Г. Моисеева и ее соавторы пытаются коррелировать стратиграфические колонки двух листов среднемасштабных геологических карт, составленных объединением “Аэрогеология” (точка 700) и СВПГО “Севвостгеология” (точки 701 и 702) (рис. 3). Аналогичные попытки я предпринимал неоднократно (Щепетов и др., 2019; Щепетов, 2020) и пришел к выводу, что они не коррелируются, поскольку построены по разным принципам – объединением “Аэрогеология” здесь был применен “комплексный геолого-фитостратиграфический подход к стратиграфии меловых вулканитов” (Лебедев, 1987, с. 17).

Как уже отмечалось, на большей части Охотско-Чукотского пояса распространены пять толщ контрастной последовательности вулканизма. Геологи СВПГО “Севвостгеология” выделяют и картируют эти толщи как местные стратиграфические подразделения. Не берусь объяснить, что именно картируют сотрудники объединения “Аэрогеология” в качестве таких подразделений. В бассейне р. Аянка я проводил полевые наблюдения только будучи студентом-практикантом, так что теперь судить могу лишь по изданным картографическим материалам. Из этих материалов следует, что в состав макковеемской свиты (местонахождение 700) в разных местах оказываются включены кислые вулканиты и второй, и четвертой толщ контрастной последовательности вулканизма, а также – с высокой долей вероятности – разделяющая их третья толща вулканитов среднего состава. Причем на листе Q-58-XXXIV, где расположена точка 700, и на соседних, выполненных объединением “Аэрогеология”, никакой закономерности не наблюдается: макковеемская свита может соответствовать только нижней кислой толще, только верхней или обеим сразу, включая разделяющие их андезибазальты. Поскольку в большинстве случаев фациальные разности на картах не прорисованы, объяснить эту странную стратиграфию не представляется возможным.

На границе листов Q-58-XXVIII и Q-58-XXXIV поле выходов кислых вулканитов макковеемской свиты смыкается с полем выходов нижней толщи кислых вулканитов, названной здесь “аунейской”. В пределах выходов аунейской толщи расположено местонахождение аунейского флористического комплекса (Головнева, Щепетов, 2013) и местонахождения точек 701 и 702. Мне кажется, что серьезных оснований считать комплексы 701 и 702 моложе аунейского комплекса в статье М.Г. Моисеевой с соавторами (2022) не приводится. Однако авторы статьи эти комплексы рассматривают вместе с тафофлорой точки 700 в качестве единой флоры, которая моложе турон-коньякских флор из трех нижних толщ вулканогенного пояса. Полагаю, что из этой ситуации есть три “легитимных” выхода.

1. Отделить тафофлоры точек 701 и 702 от комплекса точки 700 и считать, что они происходят из разных (второй и четвертой) толщ контрастной последовательности вулканизма Охотско-Чукотского пояса.

2. В пределах вулканогенного пояса признать отсутствие фитостратиграфической границы между туроном–коньяком и сантоном–кампаном.

3. Пересмотреть датировку “аянкинской флоры”.

Несмотря на все многочисленные аргументы, приведенные в статье М.Г. Моисеевой с соавторами (2022), предпочтительным мне представляется третий вариант, поскольку он не требует создания новых геологических сущностей.

Заключение. В завершающей части статьи М.Г. Моисеевой и ее соавторов (2022, с. 97) обращает на себя внимание вывод “относительно стратиграфического положения флороносных отложений аянкинской флоры”. Авторы предлагают довольно странную стратиграфическую конструкцию: аунейская толща и макковеемская свита – стратиграфические аналоги; из нижней части этой аунейско-макковеемской толщи происходит турон-коньякский аунейский комплекс, а из верхней – сантон-кампанская “аянкинская флора”. “Можно предположить, что вулканиты балаганной толщи отражают локальный эпизод кислого вулканизма, предшествовавший излиянию “верхних” базальтов ОЧВП – чуванской толщи и ее аналогов – и не проявившийся в прилегающих с запада районах…” (Моисеева и др., 2022, с. 97). Отмечу, что локальный эпизод, предшествовавший излиянию “верхних” базальтов, сформировал если не большую, то значительную часть вулканитов Охотско-Чукотского пояса. Из вулканитов этого эпизода происходят усть-эмунэрэтский флористический комплекс, ольская флора и, судя по предлагаемой датировке, “аянкинская флора”. Мне кажется, в такой ситуации логичнее предположить, что в районе местонахождений “аянкинской флоры” из разреза выпадает вторая толща вулканитов среднего состава – такое в вулканогенном поясе бывает. Тогда действительно получится как бы единая “аунейско-макковеемская” толща турон-кампанского возраста. Правда, в этом случае придется признать, что в данном районе геологи ошиблись и вулканиты тувыйской толщи на самом деле являются “верхними” базальтами.

Собственное заключение автора заметки. Вот уже много лет “аянкинская флора” или “аянкинский комплекс” на слуху у всех, кто занимается стратиграфией и палеофлористикой неморского мела Северо-Востока Азии. Статья М.Г. Моисеевой и ее соавторов (2022) дает наконец возможность увидеть и оценить этот знаменитый объект. Мои впечатления таковы:

1. Аянкинская флора в понимании М.Г. Моисеевой и ее соавторов – это не флора, не единый палеофлористический объект. Это три тафофлоры, заметно различающиеся по систематическому составу. Их стратиграфические соотношения неясны или спорны.

2. Если же все-таки принять “аянкинскую флору” именно как флору, то фитостратиграфическим репером она быть не может. Такой репер нужен для решения стратиграфических задач, а стратиграфическое положение “аянкинской флоры” само под вопросом.

Опираясь на опыт полевых работ и анализа картографических материалов по Охотско-Чукотскому вулканогенному поясу, полагаю наиболее вероятным (но не более того!), что тафофлоры точки 700 и точек 701 и 702 приурочены соответственно к четвертой и второй толщам контрастной последовательности вулканизма этой структуры. Датироваться они должны по-разному – сантоном–кампаном и туроном–коньяком соответственно.

И последнее: область информационной неопределенности вокруг “аянкинской флоры” создает, на мой взгляд, ее сборный характер и… сантон-кампанская датировка. Если бы тафофлоры “аянкинской флоры” были датированы туроном–коньяком, то почти все вопросы оказались бы сняты. Может быть, М.Г. Моисеева и ее соавторы все-таки ошиблись?..

Благодарности. Автор выражает искреннюю признательность И.Л. Жулановой (СВКНИИ ДВО РАН) и Е.Ю. Барабошкину (МГУ) за ценные замечания по тексту и иллюстрациям данной заметки.

Источники финансирования. Работа выполнена в рамках темы госзадания Ботанического института РАН “Ископаемые растения России и сопредельных территорий: систематика, филогения, палеофлористика и палеофитогеография” (№ 122011900029-7).