Российская археология, 2022, № 1, стр. 53-66

Абсолютное большинство памятников кочевников Южного Урала скифо-сарматского времени представлено погребениями. Постепенно, благодаря проведению детального обследования территорий и значительным по объему раскопкам, источниковая база по кочевникам середины I тыс. до н.э. начала пополняться данными по стоянкам и поселениям, металлургическим комплексам, кратковременным убежищам, крупным культовым объектам, небольшим летовочным святилищам и т.д. Настоящая статья посвящена публикации культового места, которое может быть интерпретировано как захоронение материнского последа или как площадка совершения какого-то иного постпогребального обряда.

В 1986 г. жители г. Магнитогорск (Челябинская обл., РФ) А.Ш. Минигалеев и Е.А. Криставчук принесли в городской историко-краеведческий музей два древних сосуда, найденных ими во время отдыха в горах, в 35 км западнее города (рис. 1). Судя по рассказам находчиков, отраженным в научном отчете сотрудника музея Г.И. Перегрюмовой, сосуды были найдены “в 15 км от оз. Банное в районе хребта Крыхтытау Салаватовской крехты на южном склоне горы “Крутой” (название условно)” (Перегрюмова, 1986; см. также: Старикова, 2013. С. 96)¹¹. В небольшой нише скалы один в другом стояли два сосуда – оба кверху дном. Важно, что находчики сфотографировали сосуды в нетронутом виде (рис. 2; 3) и только после этого вынули их из ниши. По словам Г.И. Стариковой, побывавшей тогда же на месте находки²², ниша находится в небольшом скальном выступе на сильно залесенном склоне горы, с которого виден находящийся у ее подножья большой населенный пункт.

Рис. 1.

Южный Урал. Восточные предгорья хребта Крыкты (участок Теляшево – Чебаркуль). Расположение культового места на горе Крутой и памятники середины I тыс. до н.э. (ОК – одиночные курганы; КМ – курганные могильники): 1 – гора Крутая (Тикэтау), культовое место; 2 – Курузак-2, святилище; 3 – Теляшево-4, поселение; 4 – Сабакты-3/5, комплекс памятников, Сабакты-12, ОК и Сабакты-15, КМ; 5 – Карабалыкты-10, стоянка; 6 – Банное-5а (Березки), поселение; 7 – Елимбетово-3, стоянка; 8 – Чебаркуль-7, ОК; 9 – Тупаково-2, ОК; 10 – Михайловка-2, КМ; 11 – Кусимово-3, КМ; 12 – Биккулово-2, КМ; 13 – Тупаково-1, ОК; 14 – Михайловка-3, ОК; 15 – Елимбетово-1, КМ; 16 – Каран-1, ОК; 17 – Хюлюктыкуль-1, ОК; 18 – Каранъялык-1, ОК; 19 – Каранъялык-2, ОК; 20 – Курузак-1, ОК; 21 – Ульсакай-2, ОК; 22 – Ульсакай-1, ОК; 23 – Банное-20, ОК; 24 – Яктыкуль-1, ОК; 25 – Кусимово-4, ОК; 26 – Зеленая Поляна, КМ; 27 – Банное-13, ОК; 28 – Кутукай-2, ОК; 29 – Игандол-2, ОК; 30 – Игандол-1, ОК; 31 – Теляшево-2, ОК; 32 – Теляшево-3, КМ. Основа: https://www.opentopomap.ru/#map=11/53.4976/58.6890. Условные обозначения: а – иткульские святилища; б – курганы ранних кочевников (исследованные); в – курганы ранних кочевников (известные по разведочным данным); г – поселенческие памятники с керамикой иткульской и/или гамаюнской культур; д – поселенческие памятники (стоянки?) с керамикой ранних кочевников (савроматское и раннесарматское время); е – поселенческие памятники, на которых присутствует керамика ранних кочевников, иткульской и/или гамаюнской культур; ж – граница территории плотного археологического обследования.

Fig. 1. Southern Urals. Eastern foothills of the Krykty ridge (Telyashevo-Chebarkul section). The location of the cult site on the Mount Krutaya and the sites of the middle of the 1st millennium BC

Рис. 2.

Культовое место на горе Крутой (Тикэтау). Фото in situ (1986 г.).

Fig. 2. The cult site on the Mount Krutaya (Tiketau). Photo in situ (1986)

Рис. 3.

Культовое место на горе Крутой (Тикэтау). Детализация. Фото in situ (1986 г.).

Fig. 3. The cult site on the Mount Krutaya (Tiketau). Detailing. Photo in situ (1986)

Отсутствие каких-либо четких привязок не позволяло все прошедшие годы взяться за публикацию этого комплекса. Только в августе 2019 г., во время работы экспедиции около д. Кусимово на оз. Банное, местные жители пояснили ряд ключевых моментов. Во-первых, каждый участок хребта Крыкты имеет у местного населения наименование по ближайшему населенному пункту, поэтому “Салаватовская крехта” – это участок хребта Крыкты, находящийся непосредственно напротив д. Салаватово Абзелиловского р-на Башкортостана (см. также: Гончарова, 2011. С. 35). Во-вторых, гора Крутая имеет и собственно башкирское название – Тикэтау, локализована она к З от д. Салаватово и является крайней восточной возвышенностью хребта Крыкты (рис. 4; 5), доминирующей над окружающей местностью³³. На ее южном склоне находится глубокое ущелье с водопадом (рис. 4), а сам склон залесен. В-третьих, это место пользуется очень высокой популярностью у отдыхающих из Магнитогорска. Эти уточнения, вместе с информацией о том, что описываемое место находится “на северо-восток от г. Караташ” и “вниз по ручью 2 км и от ручья 150 м на север, на южном склоне г. Крутой”, сделанные карандашом на листах с прорисовкой сосудов (вероятно, Г.И. Стариковой в 1986 г.), позволяют со значительной точностью локализовать и описать место их находки.

Рис. 4.

Восточный склон хребта Крыкты в окрестностях горы Крутой (Тикэтау). Вид с СВ. Фото автора, 2019 г.

Fig. 4. Eastern slope of the Krykty ridge in the vicinity of the Mount Krutaya (Tiketau). NE view. Photo by the author (2019)

Оно находится в 15 км к Ю от оз. Банное (Якты-Куль), в 6 км к СЗ от д. Салаватово и в 7 км к СВ от наивысшей вершины хребта Крыкты – горы Караташ (1118 мБС), на южном крутом склоне горы, имеющей на карте название Кандыбиль (858 мБС), где в узком ущелье начинается р. Могак (рис. 6). Общая длина этой реки – 23 км, она впадает в оз. Чебаркуль, расположенное уже на границе степи и предгорий. У местных жителей “Кандыбиль” (рус. Кровавая седловина) – это не только гора, но и водопад в ущелье, в котором также известны и пещеры (Гончарова, 2011. С. 31).

Горный массив Ирендык-Крыкты является крайним восточным хребтом Уральской горной страны и на всем своем протяжении (около 350 км) отделен от остальной полосы гор межгорными депрессиями (Россия…, 1914. Схема между C. 29 и 30; Савельев, 2011), далее к В от которого уже начинается полоса предгорий (рис. 1). Гора Кандыбиль – одна из крайних восточных возвышенностей хребта (рис. 4; 5). От ее подножья начинается горно-степная (лесостепная) зона шириной не более 10–15 км, изобилующая малыми водотоками и короткими меридиональными хребтиками, закрывающими эту территорию от открытой степи. Контраст данной территории проявляется в резкой смене ландшафтов – от ковыльных степей на востоке до огромных реликтовых лиственниц в полосе предгорий и темнохвойной тайги в горах и ущельях хребта Крыкты. И на этом фоне присутствует значительное количество археологических памятников, большинство из которых относится к эпохам камня и раннего железа (Котов, Савельев, 2007; Археологическая экспедиция…, 2020).

Высота горы Кандыбиль от восточного подножья – около 380 м. Место находки сосудов расположено примерно на 100–150 м ниже вершины горы и приурочено к левому борту ущелья, в котором протекает р. Могак и находится водопад (рис. 6). Ниша, в которой были найдены сосуды, фактически являлась уступом наклонной скалы. Судя по детальным фотографиям (рис. 2; 3), высота и глубина этой ниши не превышают 1 м, свод наклонный, нижняя плоскость скальная, без рыхлых отложений. Перевернутые и поставленные один в другой сосуды находились у задней стенки ниши. С боков они были ограничены крупными камнями, которые первоначально могли представлять собой вертикальные стенки. Фотографии находки in situ позволяют говорить о том, что преднамеренно была создана камера с размерами не более 50 × 50 × 50 см, по центру которой и были установлены сосуды. По данным, опубликованным Г.И. Стариковой, никаких других находок в нише не было (2013. С. 96). Впоследствии это место никогда археологами не посещалось и дополнительно не обследовалось.

Поставленные на ровную площадку скального уступа сосуды хорошо сохранились, их поверхности были покрыты отдельными пятнами лишайника. Частичное разрушение сосудов произошло уже после их установки в нише, из-за перепадов температуры и промерзания. Об этом свидетельствует крупная трещина, проходящая через все тулово наружного сосуда и найденные здесь же отпавшие фрагменты (рис. 2).

Сосуд № 1 широкогорлый, приземистый, имеет горизонтально-эллиптическую форму, приостренное дно и низкую раструбовидную шейку (рис. 7, 1). Толщина стенок 0.5–0.6 см, они немного утончаются в нижней части. Высота сосуда – 16, диаметр по венчику – 20, максимальный диаметр (в верхней части тулова) – 21.5 см. Орнамент состоит из мягких наклонных вдавлений по срезу венчика, разреженного пояска одинарных крупных ямок по основанию шейки и резных штрихованных наклонными линиями треугольников, занимающих верхнюю половину тулова. Одна из треугольных фигур заполнена горизонтальными поясками наклонных насечек. Между ямками и висячими треугольниками расположен поясок наклонных вдавлений, сделанных торцом шпателя. На внутренней стороне сосуда жемчужины от ямок отсутствуют. Цвет сосуда серый, поверхности слоящиеся. Тесто комковатое, с примесью кусочков талька и крупного песка.

Сосуд № 2 широкогорлый, приземистый, круглодонный, имеет горизонтально-эллиптическую форму и низкую раструбовидную шейку (рис. 7, 2). Толщина стенок 0.4–0.5 см, они немного утончаются в нижней части. Высота сосуда – 12, диаметр по венчику – 15.5–16, максимальный диаметр (в средней части тулова) – 16.7 см. Орнамент состоит из резных крестовидных фигур по срезу венчика, разреженного пояска одинарных крупных ямок по нижней части шейки и бордюра из двух рядов наклонных вдавлений по плечикам. Цвет, состояние поверхностей, фактура теста и примеси аналогичны таковым у сосуда № 1, также на внутренней стороне отсутствуют и выдавленные жемчужины от ямок.

По форме и орнаменту сосуды могут быть отнесены к середине I тыс. до н.э. и связаны с так называемой керамикой первого типа зауральского горно-лесного и предгорно-лесостепного населения иткульской культуры (Бельтикова, 1977). Учитывая, что расстояние до южной границы иткульской культуры от места находки составляет порядка 200 км к С, а также достаточное своеобразие самой найденной посуды, необходимы прояснение причин их попадания в совершенно иную ландшафтно-географическую зону, а также детализация данных об их культурной и хронологической принадлежности.

Существующие материалы по иткульско-гамаюнским древностям показывают, что принятое в литературе прохождение их южной границы по широте верхнего течения р. Миасс (Борзунов, 1992. Рис. 1; 2019. Рис. 1) должно быть скорректировано. В настоящее время зафиксировано наличие иткульских и гамаюнских памятников на двух более южных территориях – в горном течении р. Белая (Савельев, 2018. Рис. 1; Древности…, 2018. С. 51–55. Рис. 1.36 ) и по восточным предгорьям Урала до широты Магнитогорска (Савельев, 2017. С. 117, 119, 120. Рис. 1; 3), что увеличивает ранее описанный ареал на 350 км к ЮЗ и на 200 км к Ю. Сосуды с горы Крутой пока являются самыми южными из находок этого облика в Южном Зауралье. Возможно, что озерные предгорья горного массива Ирендык-Крыкты, также, как и верхнее течение р. Белая, должны быть выделены в отдельные локальные варианты иткульско-гамаюнских древностей.

Особенностью южнозауральских иткульско-гамаюнских памятников является их тесное соседство с многочисленными синхронными памятниками ранних кочевников (рис. 1). Только в микрорайоне Банное – Сабакты – Карабалыкты выявлено несколько десятков каменных курганов, которые по своим характерным признакам относятся к савромато-сарматскому времени (Котов, Савельев, 2007), а на некоторых поселениях встречается как “северная”, так и кочевническая керамика (Матюшин, 1982. Табл. 48 ; Савельев, 2014. Рис. 3, 7, 8; 2017. Рис. 3). Более того, для кочевнических погребений Южного Зауралья (в основном – предгорной полосы) V–IV вв. до н.э. присутствие иткульской, в том числе и с гамаюнскими чертами, керамики является распространенным явлением (Пшеничнюк, 1983. Табл. XXXVIII , 7, 8; Савельев, 2000. С. 23–33. Рис. 2–7). Эта особенность северо-восточной периферии мира кочевников Южного Урала неоднократно отмечалась исследователями (Мошкова, 1974. С. 35–38. Рис. 6, 10; Пшеничнюк, 1983. С. 84).

Рис. 5.

Восточный склон хребта Крыкты, на заднем плане – гора Крутая (Тикэтау). Вид с С, с вершины горы Большой Караулташ. Источник: https://commons.wikimedia.org.

Fig. 5. Eastern slope of the Krykty ridge, the Mount Krutaya (Tiketau) is in the background. North view, from the top of the Mount Bolshoy Karaultash

Рис. 6.

Южный склон горы Крутая (Тикэтау). Водопад на ручье Могак. Источник: https://commons.wikimedia.org.

Fig. 6. Southern slope of the Mount Krutaya (Tiketau). Waterfall on the Mogak stream

Рис. 7.

Культовое место на горе Крутой (Тикэтау). Сосуды.

Fig. 7. The cult site on the Mount Krutaya (Tiketau). Vessels

В орнаментации публикуемых сосудов принципиально важными элементами являются одинарный разреженный поясок из крупных округлых ямок, орнаментация плоского среза венчика насечками и вдавлениями и крупные резные треугольники по тулову. Важно, что ни один из этих элементов не характерен для собственно иткульской (первой группы) посуды, а на иткульско-гамаюнской (по В.А. Борзунову – исетской) керамике они встречаются в очень небольшом количестве. Из всего перечисленного на последней наиболее распространены пояски ямок (Бельтикова, 1977. Рис. 1, 1, 9; 2, 4, 12, 13; Борзунов, 1981. Рис. 2, 17 ; 2019. Рис. 2, 11, 14, 16, 22; Наумов, 2016. Рис. 56 , 6, 11, 14; 93, 1, 3, 10; 121, 8; Савельев, 2017. Рис. 3, 8, 10, 11, 14, 15).

Поиск истоков одинарного разреженного пояска округлых ямок позволяет говорить о его инородности как для иткульской, так и для гамаюнской традиции, и связанности, в первую очередь, с орнаментикой бархатовской культуры лесостепного и подтаежного Притоболья рубежа эпох бронзы и раннего железа (Матвеев, Аношко, 2009. С. 252, 309, 332; Зимина, Зах, 2009. С. 160, 194. Табл. 1–5 ). Мнение о проникновении населения бархатовской культуры на восточный склон Урала, т.е. в верховья рек Исеть и Миасс, и их воздействии на позднее межовское и гамаюнское население высказывалось уже достаточно давно (Шорин, 1996. С. 21). Приводимая для подтверждения данного заключения керамика (поселения Березки II, V, Аргази XIII, Перевозный III) рассматривалась А.Ф. Шориным как смешанная межовско-сарматоидная, явившаяся основой для гафурийских или даже гафурийско-иткульских традиций (Петрин и др., 1993. С. 175), однако она несет в себе абсолютное большинство именно бархатовских черт (см., напр.: Бельтикова, 1988. Рис. 2). Эти же материалы, но проанализированные через призму степных аналогий, позволили автору говорить о том, что в основе кочевнического талькового (раннесарматского) керамического комплекса находился именно родственный иткульскому локальный позднемежовско-саргаринско-бархатовский микс, получивший наименование раннегафурийского (Савельев, 2000. С. 24–34; 2011. С. 16, 17). Для части этих памятников, но локализованных глубоко в горной зоне (Чеславское селище, Сикияз-Тамак, Грот Малый у омута), характерны преобладание декора в виде одинарного разреженного пояска округлых ямок и сосуществование его с резным геометрическим орнаментом (Алаева, 2011. Табл. 1 . С. 263; Боталов, 2016. Рис. 6, 9, 20, 40).

Происхождение мотива заполненного насечками или штрихованного треугольного фестона на кочевнической керамике ранее также рассматривалось автором. Было показано, что резной фестончатый орнамент формируется на межовской основе в предгорной лесостепи северной части Южного Зауралья, распространяется на более поздней межовско-гафурийской керамике той же территории, впоследствии единично попадает в иткульскую орнаментику, а в раннекочевнической керамике V–III вв. до н.э. становится достаточно широко представленным (Савельев, 2000. С. 28, 29). Появившиеся новые материалы позволяют скорректировать эти выводы в сторону снижения роли собственно межовских традиций в происхождении многих черт, перенесенных впоследствии на “раннесарматский тальковый комплекс” керамики. Это касается и мотива резного треугольного фестона, имеющего значительное распространение именно в орнаментике бархатовской культуры (Матвеев, Аношко, 2009. Рис. 21 , 3; 22, 15; 34, 18; 61, 10; 67, 8–10 и др.). Важной особенностью бархатовских фестонов является их заполнение как насечками, в том числе и разнонаправленными, так и наклонными резными линиями, а также сочетание этих особенностей на одном сосуде (Матвеев, Аношко, 2009. Рис. 81 , 4), как на первом сосуде с горы Крутой (рис. 7, 1). Очень близкие фестоны присутствуют и на так называемой межовско-гафурийской керамике поселения Остров Малый Вишневый на оз. Аргази (Бельтикова, 1988. Рис. 2, 6, 7, 15). Вместе с сетчатым орнаментом, наличием ямок, утолщенными шейками, орнаментацией среза венчика, абсолютным преобладанием резной техники орнаментации и т.д. это только подтверждает значительную роль бархатовского компонента в формировании истоков “раннесарматского талькового комплекса”.

Все эти признаки либо вообще не представлены на иткульских памятниках, либо представлены единичными включениями (Дюрягин, 2009. Рис. 8 ; Наумов, 2016. Рис. 37 , 4). Их максимальная концентрация прослеживается на озерах верховьев р. Миасс, и в первую очередь, на оз. Аргази (Бельтикова, 1988; Петрин и др., 1993. С. 175, 184–186. Рис. 46 ; 72), т.е. в самой южной части распространения памятников зауральского лесостепного населения эпохи раннего железа. Учитывая, что именно эти черты становятся максимально представленными на кочевнической керамике V–III вв. до н.э., можно уверенно говорить, что в ее сложении определяющую роль сыграли традиции именно рассмотренных выше южных популяций лесостепного населения Зауралья. В первую очередь, это относится к так называемому раннегафурийскому локальному варианту, возникшему на этапе формирования иткульской культуры под воздействием более восточного бархатовского населения.

Ближайшие известные находки керамики с орнаментами в виде резного штрихованного фестона и одинарного пояска ямок на памятниках лесостепного населения находятся в 10–15 км к С от горы Крутой. Из трех фрагментов керамики эпохи раннего железа со святилища Курузак-2 (рис. 1, 2) на одном присутствует треугольный резной фестон, на другом – одинарный поясок ямок и насечки по венчику, а третий несет в себе устойчивые гамаюнские черты (приостренный срез венчика и поясок из парных ямок, расположенных в шахматном порядке) (Савельев, 2017. Рис. 3, 14, 15, 17). Второй памятник – поселение Сабакты-3 на северном берегу одноименного озера (рис. 1, 4). На нем присутствовала гамаюнская керамика как с очень сложной, так и с обедненной орнаментацией, а также иткульские сосуды с гребенчатым орнаментом и пояском крупных круглых ямок (Савельев, 2017. Рис. 3, 1–12). Близость керамики этих трех памятников (гора Крутая, Курузак-2, Сабакты-3) свидетельствует о том, что население их было родственным.

Различие между формой обоих публикуемых сосудов заключается только в яйцевидной форме первого (рис. 7, 1). Этот широко распространенный в иткульской культуре признак, ввиду своей специфичности, является четко определяемым маркером присутствия иткульских черт на степной кочевнической керамике. Без детализации по орнаментам, чему была посвящена отдельная статья (Савельев, 2000), в степной зоне Южного Урала сейчас известно около десятка сосудов с характерной для иткульской культуры яйцевидной формой. Среди них сосуды из кург. 9 и кург. 17 Альмухаметово (Пшеничнюк, 1983. Табл. XXXV , 15; XXXVIII, 7, 8), курган у с. Наваринка (Гуцалов, Боталов, 2001. Рис. 6, 9), Гадельша III (Савельев, 2000. Рис. 5, 5), кург. 2 Валитово-2 (Исмагил, Сунгатов, 2013. Рис. 32 , 35) и т.д. Все эти памятники вытянуты узкой полосой по восточным предгорьям Уральских гор. За этими пределами яйцевидные сосуды найдены в могильниках Кудуксай III в верховьях р. Орь, на западных склонах хребта Мугоджары (Гуцалов, 2004. Табл. 20 , 19), Дэвкескен-4 на плато Устюрт (Ягодин, 1990. С. 61, 62. Рис. 13 ), а также Юкаликулево-2 и Кадырово-9 в островной Месягутовской лесостепи (Савельев, 2007. Рис. 3, 2; 14, 3). Расстояние между наиболее удаленными точками находок таких сосудов по линии С–Ю составляет около 1300 км, а ближайшие находки к горе Крутой находятся в  50–60 км к Ю и ЮВ (Альмухаметово, Наваринка).

Имеющиеся данные позволяют считать район озер Банное – Сабакты – Карабалыкты южным пределом распространения памятников лесостепного населения эпохи раннего железа по восточному склону Уральской горной страны. Изучение коллекций стоянок эпохи камня с немного более южных озер предгорной полосы, исследовавшихся Г.Н. Матюшиным в 1960–70-е годы⁴⁴, показало полное отсутствие в них примеси материалов эпохи раннего железа и иных эпох, что повсеместно фиксируется на более северных памятниках. В то же время полоса предгорий и края гор к Ю от оз. Банное пока практически не обследована и, за исключением единичных выявленных курганов, там не известно ничего (рис. 1). Расширение разведочных работ в этой зоне с очень сложным рельефом позволит значительно детализировать картину, в том числе и в отношении различных памятников эпохи раннего железа (Котов, Савельев, 2007; Археологическая…, 2020). Таким образом, линия реального разграничения кочевников и лесостепного населения середины I тыс. до н.э. восточных предгорий Урала пока еще четко не установлена. Вероятно, сейчас можно говорить о том, что вся предгорная полоса (как минимум – от оз. Иртяш на севере Челябинской области до округи оз. Банное) являлась своеобразным фронтиром, где происходило взаимодействие населения совершенно разных культур и хозяйственных укладов.

О тесном взаимодействии кочевников с оседлым населением свидетельствует, в первую очередь, керамика, начинающая встречаться в курганах степной части региона еще савроматского времени, т.е. с V в. до н.э. Какие-либо иные материальные свидетельства данного взаимодействия, кроме керамики, в кочевнических памятниках отсутствуют. Это не позволяет говорить о миграции лесостепного населения на юг и включении его в состав кочевников, что привело к значительной трансформации материальной культуры последних. Данная гипотеза была высказана в конце 1960-х – начале 1970-х годов (Мошкова, 1974. С. 36, 37), на начальном этапе осмысления савромато-сарматских древностей восточных районов Урала; впоследствии она долгое время по инерции использовалась для различных археологических и исторических построений.

Детальный анализ этой керамики показал ряд очень важных закономерностей, которые также не подтверждают миграционного характера ее появления (Савельев, 2000. С. 34–39). Во-первых, вся ранняя лесостепная керамика в кочевнических погребениях близка иткульской или упоминавшемуся в настоящей статье позднемежовско-саргаринско-бархатовскому миксу, называемому также раннегафурийским. Более того, в ряде памятников (Альмухаметово, Комсомольский V, Кичигино I и др.) погребения содержат иткульские сосуды с традиционной гребенчатой орнаментацией (Пшеничнюк, 1983. Табл. XXX , 5; XLV, 15; Таиров, 2019. С. 167, 197. Рис.). Во-вторых, четко прослеживается неравномерное распределение “лесостепной” керамики в кочевнических памятниках Южного Зауралья: единичность на юге (на фоне общего небольшого количества керамики в погребениях) и резкое нарастание ее к северу. То есть увеличение ее количества происходит по мере приближения к территориям проживания оседлого зауральского населения. В-третьих, показано, что только небольшая и самая ранняя часть встречающейся у кочевников “лесостепной” керамики может быть отнесена к собственно лесостепной. Вся она является иткульской и раннегафурийской. Абсолютное же большинство такой керамики – часто называемой “тальковым керамическим комплексом” – не имеет никакой близости ни к более ранним лесостепным формам, ни к более ранним лесостепным орнаментам. Эта керамика для IV в. до н.э. являлась своеобразной “лесостепной модой”, возникшей в среде кочевников при непосредственном участии (вероятно – в форме установившейся системы брачных контактов) лесостепного населения, быстро и широко распространившейся, и очень быстро, пройдя этап стандартизации и упрощения, практически полностью исчезнувшей к III–II вв. до н.э. (Савельев, 2000. С. 39; Краева, 2012. С. 402, 403). Нельзя также отрицать и того, что в формировании “лесостепной моды” значительную роль сыграло подражание импортным и металлическим сосудам, распространенное в кочевнической среде (Краева, 2019. С. 140, 142. Рис. 2, 1–8).

Приведенные данные позволяют четко определить культурную принадлежность сосудов, найденных на горе Крутой (специфическая южная разновидность керамики иткульской культуры), их датировку (судя по имеющимся аналогиям – V в. до н.э., возможно – его конец или рубеж V–IV вв. до н.э.), но о культурной принадлежности населения, их оставившего, так однозначно сказать нельзя. Это могло быть население самой иткульской культуры, поселенческие и культовые памятники которого известны в 10–15 км к С, в полосе края гор и предгорных озер. Это могли быть и кочевники – носители раннего этапа прохоровской культуры, в состав которых, вследствие тесных брачных связей, были инкорпорированы отдельные представители этой группы оседлого населения. В принципе, обе эти интерпретации связаны между собой, но каждая при этом имеет свою доказательную базу.

Кочевническая принадлежность культового места может подтверждаться значительным количеством курганов савромато-сарматского времени в полосе горной степи (рис. 1), доминированием в них именно тальковой (как собственно лесостепной, так и смешанной) керамики, а также фактами некоторого обособленного использования этой керамики в обрядовой сфере. В могильнике Селивановский II (15 км к ЮВ от горы Крутой, на берегу оз. Чебаркуль) на поверхности насыпи одного из курганов эпохи бронзы был помещен развал крупного сосуда воробьевского типа, после чего курган был перекрыт мощной вторичной досыпкой (Рафикова, Федоров, 2017. С. 146–148. Рис. 96, 126, 127 ). Территория распространения памятников воробьевского типа – Среднее Притоболье и Средняя Исеть, т.е. как минимум в 350–400 км к СВ. В небольшом количестве эта керамика встречается совместно с иткульской в горно-лесном Зауралье. Ситуация, близкая селивановской, зафиксирована и в кург. 3 могильника Альмухаметово: в насыпи земляного кургана, под которым отсутствовали погребения, найден круглодонный сосуд с примесью талька в тесте и орнаментом в виде треугольных фестонов, выполненных гребенчатым штампом (Пшеничнюк, 1983. С. 41. Табл. XXX , 5).

Если же мы обращаемся к более северным территориям предгорной полосы Южного Зауралья, Среднему Зауралью и собственно горной стране, то здесь известно большое количество святилищ на вершинах гор и каменных останцов, в том числе существовавших и в эпоху раннего железа. Их особенность – в долговременности использования одних и тех же природных доминант в культовых целях (Культовые…, 2004), т.е. в отличие от находок на горе Крутой они являются “открытыми” комплексами. Одним из немногих “чистых” иткульских святилищ подобного типа является Лысая гора на оз. Большой Теренкуль в 200 км к СВ от горы Крутой. Часть найденной на этом святилище керамики близка публикуемому сосуду с резным фестончатым орнаментом (Дюрягин, 2009. Рис. 8 ). Автор исследования делает вывод, что во время функционирования святилища сама Лысая гора являлась островом, а ритуалы, проводившиеся на ее вершине (в том числе и танцы), были связаны с плавкой металла; большинство же находок являлись культовыми приношениями (Дюрягин, 2009. С. 69).

Принципиальное отличие публикуемого комплекса с горы Крутой – в его одномоментности, археологической закрытости, т.е. одноактности совершения самого обряда. Такая же одноактность зафиксирована и в гроте Сухореченский в островной Красноуфимской лесостепи (300 км к С). Здесь, в гроте площадью 1.5 м² найдено 7 бронзовых птицевидных идолов, стоящих вдоль стен, и бронзовая зеркаловидная бляха, лежавшая в центре (Культовые…, 2004. С. 328). Уединенность, небольшой размер ниши, малое количество и гомогенность находок, отсутствие следов накопления культурного слоя – по этим показателям грот Сухореченский и гора Крутая очень близки. Вероятно, такие объекты в ареале распространения иткульской культуры имели значительное распространение, но большинство из них было найдено просто местными жителями и полные данные по их контексту отсутствуют.

Важно, что на территории проживания южноуральских кочевников подобные памятники не известны. Единственный внешне похожий объект эпохи раннего железа в степи Южного Урала – грот на горе Чека, в 110 км к ЮЮВ от горы Крутая (Петров, 2002. С. 126–131). Однако специфика находок (бронзовый черешковый наконечник стрелы, кусок кожаного изделия, несколько фрагментов костей животных, следы двух кострищ) не позволяет с полной уверенностью относить данный памятник к культовым объектам. Более он похож на кратковременное убежище, большое количество которых известно в горно-лесной зоне Южного Урала (Древности…, 2018). Все приведенные выше данные свидетельствуют о том, что не только по морфологии и орнаментике найденных сосудов, но и по самому типу памятника публикуемый комплекс с горы Крутой имеет исключительно иткульское (т.е. “зауральское горно-лесное”) происхождение.

Обращение к мотиву перевернутого сосуда показывает, что он связан со смертью, погребальной обрядностью и распространен практически повсеместно, с глубокой древности и вплоть до современности. Известны такие находки и в памятниках эпохи раннего железа Урала и Западной Сибири. Так, на краю наземной постройки на поселении Акаваз-1 (горное течение р. Белая, Южный Урал) найден поставленный вверх дном гамаюнский сосуд (Древности…, 2018. С. 141. Рис. 2.130 ). В кург. 4 могильника Шумаево I в Западном Оренбуржье в заполнении могильной ямы вплотную друг к другу стояли два крупных яйцевидных сосуда (Моргунова и др., 2003. С. 30, 31. Рис. 20 , 2–4). Курган 2 могильника Калачевка II в лесостепи Омского Прииртышья дал не менее интересную картину – в древнюю насыпь во второй половине – конце I тыс. до н.э. был впущен ритуальный комплекс, состоявший из ямы без каких-либо находок и двух крупных яйцевидных сосудов саргатской культуры, установленных вплотную друг к другу на ее краю (Могильников, 1968. С. 97, 98. Рис. 45 ).

М.А. Итина, специально анализировавшая находки перевернутых сосудов, пришла к выводу, что помимо каких-то ритуальных комплексов в погребениях, они встречаются и вне традиционных некрополей – на поселениях, в пределах дома (около входа или около очага) и даже вдали от человеческого жилья (Итина, 1979). Благодаря привлечению этнографического материала, в основном африканского, она посчитала возможным связать такие находки с погребениями новорожденных детей, для которых у ашанти даже существовал специальный термин – “горшковые дети”. В ряде случаев, связанных со специфичностью причин смерти, перевернутый горшок ставился и на могилу взрослого человека (Итина, 1979. С. 17). Многочисленны случаи использования перевернутых сосудов и у народов Урала и Сибири. К примеру, на современных хантыйских кладбищах существует практика вывешивания перевернутых ведер на шестах, окружающих сами наземные захоронения (Федорова, 2007. Рис. 5; 8). Принципиально важными являются данные из бурятской этнографии – после родов материнский послед прятался (захоранивался) либо в доме/юрте, либо в уединенном месте в горах. Часто для захоронения последа использовались берестяные туеса или глиняная посуда. Сам же послед воспринимался двойником или душой ребенка, место его погребения должно было охраняться, а место захоронения последа предка считалось сакральным центром общины (Обряды…, 2002. С. 57–74).

Совмещение всех этих данных позволяет считать, что перевернутые сосуды с горы Крутой появились вследствие проведения ритуальных действий, связанных со смертью и загробным миром. Назвать их местом погребения новорожденного ребенка нельзя, так как размеры внутреннего сосуда очень небольшие – его высота всего 12 см, а диаметр по венчику 15.5–16 см (рис. 7, 2). Возможно, это место захоронения материнского последа или же следы совершения какого-то иного одноактного постпогребального обряда.

Судя по имеющимся аналогиям глиняным сосудам, публикуемый комплекс с горы Крутой может быть датирован V в. до н.э. или рубежом V/IV вв. до н.э. Население, оставившее его, относилось к выдвинувшейся далеко на юг части носителей иткульской культуры, проживавшей на берегах предгорных озер, – территории, также освоенной и кочевниками. Возможно, учитывая значительное распространение у кочевников Южного Урала лесостепной керамики и возникших на ее основе подражаний, что это население уже было интегрировано в состав мира кочевников.