Известия РАН. Серия географическая, 2022, T. 86, № 3, стр. 289-309

ВВЕДЕНИЕ

По данным Всемирного Банка на 2018 г., Россия занимала 80-е место в списке из 164 стран по уровню неравенства персональных доходов, превосходя в этом отношении таких ближайших соседей, как Украина, Беларусь, Казахстан, и многие страны ОЭСР¹¹. По данным Росстата, за постсоветский период с 1990 по 2020 г. доля денежных доходов у 20% состоятельных граждан выросла в стране с 32.7 до 46.4%²². Неравенство по доходам – один из аспектов поляризации общества наряду с неравным доступом к социальной инфраструктуре, образованию, рабочим местам, их разным качеством и пр. Эти различия, в свою очередь, тесно связаны с неравенством пространственным – расслоением территорий и мест на более и менее успешные, растущие и стагнирующие, что все чаще становится тормозом развития страны в целом.

Как известно, люди обычно мигрируют туда, где видят шансы на лучшую жизнь и успешную реализацию. Таких мест на карте России немного: крупнейшие города, регионы добычи нефти и газа, некоторые южные (Зубаревич и др., 2020; Нефедова, Глезер, 2020; Borodina, 2017). Стягивание к ним населения на общем фоне его естественной убыли расширяет ареалы депопуляции (Карачурина, Мкртчян, 2016; Kashnitsky, 2020).

Рост пространственного неравенства часто считают глобальным феноменом, связывая его с волнами и стадиями технологического развития (Kemeny and Storper, 2020), урбанизации (Urbanization …, 2008), path dependency (Hedlund, 2005), моделями экономического развития (Golubchikov et al., 2014; Harvey, 2006). В Европе он особенно заметен в постсоциалистических государствах, где развитие рыночных отношений сопровождалось концентрацией капитала и человеческих ресурсов в столичных регионах и стремительной периферизацией окраин (Frost and Podkorytova, 2018; Leibert, 2013; PoSCoPP, 2015).

В России острота пространственного неравенства усиливается наличием и таких объективных факторов, как:

– огромные размеры страны при редкой, особенно на фоне Европы, сети больших городов с зонами их влияния и резкие различия центр–периферия (Грицай и др., 1991; Нефедова, 2013; Пространство …, 2012; Ioffe et al., 2006; и др.);

– суровая природа на большей части страны в сочетании с наследием советской освоенческой модели в виде сдвинутого к северу расселения и хозяйства (Климат …, 2020; Природно-климатические …, 2018; Пространство …, 2012, с. 128–154; Трейвиш, 2009; Hill and Gaddy, 2003);

– историческая и этнокультурная неоднородность предпосылок развития (Нефедова, 2013; Тишков, 2008; Streletsky, 2017);

– быстрая урбанизация и индустриализация ХХ в. при неравномерной сельской депопуляции, появление новых форм взаимодействия городов и сельской местности (Город …, 2001; Между домом …, 2016; Nefedova and Treivish, 2019).

Важную роль также играют институциональные условия. Концентрация доходов на верхних (федеральный, в меньшей степени региональный) этажах бюджетной системы и деградация местного самоуправления только усиливают центры за счет периферии (Глезер, 2013; Зубаревич, 2019 и др.).

Если пространственное разнообразие есть во многом предпосылка экономического развития, а неравномерность – его спутник (Barrios and Strobl, 2009), то глубокое неравенство – тормоз, который с каждым новым витком исторической спирали обостряет отношения полярных районов. В последние десятилетия эти проблемы в России не раз подвергались анализу; делались попытки выявить корни и эффекты неравенства с разных позиций (Зубаревич, 2019а; Коломак, 2013; Преодоление …, 2018; Зубаревич, Сафронов, 2019; и др.). Наша цель состоит не только в обобщении публикаций, но и в том, чтобы: 1) собрать из фрагментов целостную картину с показом диапазона пространственного неравенства и его основных аспектов в современной России; 2) детализировать эту картину на материале выбранного ареала.

Статья начинается с обзора основных концептов, которые характеризуют интенсивность и эффекты пространственного неравенства. Последующие разделы посвящены обзору его направлений, факторов и эффектов по литературным источникам и на собственном эмпирическом материале авторов статьи. Проблемы неравенства типичны для разных уровней организации пространства, от макрорегионов до отдельных поселений. Поэтому при изучении пространства России вообще и неравенства, в частности, особенно важен полимасштабный подход (Каганский, 2001; Нефедова, 2013; Трейвиш, 2009). Однако в российской науке шире всего представлены исследования на уровне субъектов Федерации. На муниципальном – они чаще ведутся по отдельным регионам (Нефедова, Старикова, 2020; Шелудков и др., 2016; Медведев, Нефедова, 2021; и др.). Анализ неравенства муниципальных образований всей России проводился в целях выявления городских агломераций (Antonov and Makhrova, 2019) и исследования специфики миграций населения (Между домом …, 2016, с. 174–194; Карачурина, Мкртчян, 2016; Мкртчян, 2018). Есть попытки описания и типологии муниципальных экономик (Ромашина, 2020). При этом в весьма дробной картине всей страны не всегда понятны главные причинные связи.

Мы провели исследование на муниципальном уровне на примере 37 староосвоенных регионов (1190 муниципалитетов) европейской части России. Для этого использовались показатели из базы данных Федеральной службы государственной статистики (Росстата), ретроспективно пересчитанные в границах муниципальных образований на 1 января 2021 г.

НЕРАВЕНСТВО И СМЕЖНЫЕ ПОНЯТИЯ

Термины “неравенство”, “неравномерность”, “поляризация” и близкие к ним по смыслу обычны в научной литературе. Представляется, что они из одного ряда, но не идентичны (Староосвоенные …, 2021, с. 17–18; Nefedova and Treivish, 2020).

Неравенство имеет социальную и/или политическую коннотацию, касаясь людей, их групп, в том числе территориальных, и обычно требуя оценок на душу населения. Это не синоним несправедливости, поскольку возможны справедливое неравенство или несправедливая и неэффективная уравниловка (Okun, 1975; и др.). Вопрос уводит в дебри гуманитарной мысли, но имеет очевидное пространственное измерение.

Неравномерность относится к развитию, всегда дифференцированному, что может ему помогать или мешать. Этой большой темы классики касались в разных контекстах, в рамках теорий размещения деятельности и организации пространства, начиная с Й. фон Тюнена (1826), а также диффузии инноваций (Hägerstrand, 1970; Rogers, 1962; и др.). Глобальный рост или спад влияет на контрасты пространства по-разному: если они следуют исходному расчленению социально-экономического рельефа, то усиливают его, а если нет, то сглаживают (Massey, 1984).

Концентрация означает сосредоточение того или иного явления в любых рамках, включая пространственные. Основную проблему составляют эти рамки, формы и размеры тех ячеек, в которых она проявляется и фиксируется. Но пока вместе с ее очагами растут и другие места, пусть не так быстро, это только концентрация. Ее позитивное следствие – агломерационный эффект, повышающий эффективность экономики, в том числе за счет перетока знаний между компаниями и отраслями, что позволяет центрам ускорять свое развитие и транслировать его достижения на периферию (Зубаревич, 2012).

О поляризации говорится в случаях, когда рост и развитие сводятся к одним местам, тогда как другие (противоположный полюс) охвачены убылью, депопуляцией, экономической депрессией. Нередко это же явление называют сегрегацией, расслоением, дивергенцией пространства – терминами, пришедшими из анализа векторных полей в математике.

Сжатие состоит в стягивании жизнедеятельности к очагам, обычно к центрам. Сжатие бывает локационным, более прямым, наглядным и осуждаемым из-за утраты части обжитых, освоенных, экономически активных земель. Другая форма – коммуникационное сжатие: сближение мест за счет средств сообщения, скорее, виртуальное и позитивное (Сжатие …, 2010). Как и локационное, оно чаще всего работает в пользу центров и в ущерб периферии. Сжатие ведет к фрагментации – дроблению пространства на живые и опустевшие участки и к их разобщению, в том числе внутри каждой категории.

Названные категории фигурируют в свежих работах российских авторов, которых все больше занимает поляризация пространства (Анохин, Федоров, 2017; Кузин, 2018; Махрова; и др., 2016a; Махрова; и др., 2016б; Ускова, 2015; и др.). Этот термин входил в названия, как минимум, дюжины кандидатских диссертаций, чаще регионально-экономических, защищенных в 2010–2020 гг. в разных городах России, от Санкт-Петербурга, Белгорода и Краснодара до Иркутска. Обзор методов и трендов этих исследований (Анохин, Кузин, 2021) содержит 95 отечественных и зарубежных источников, в том числе больших коллективных изданий, и выделяет 10 основных тематических направлений. Пространственной неравномерности (дифференциации) и концентрации также касались многие работы, а вот сжатию везло меньше – видимо, в силу сложности этого понятия и его анализа.

МЕЖРЕГИОНАЛЬНОЕ НЕРАВЕНСТВО: ФАКТОРЫ, ПРОЯВЛЕНИЯ И ПОСЛЕДСТВИЯ

Веками одним из главных направлений развития России было освоение окраин, особенно восточных и северных. Оно опиралось на миф о неисчерпаемости человеческих и других мобильных ресурсов страны. Несмотря на то, что благоприятные условия жизни людей и ведения сельского хозяйства имеют всего 15% территории на юго-западе России (Климат …, 2020), к ХХI в. здесь в большей мере, чем в иных странах с суровой природой (например, в Канаде), население “сдвинулось” в холодные зоны. Сложность условий жизни в России нарастает и к востоку в силу климатической асимметрии материка и удаления от главных центров. СССР поддерживал населенность севера и востока административными и финансовыми мерами. В наиболее жестких формах – массовым трудом заключенных, а позднее – набором специалистов на крупные индустриальные стройки, высокими зарплатами, льготами, особым снабжением. Ослабление этих мер в 1990-е годы усилило контрастность востока и запада, севера и юга, приводя к миграции населения из многих экстремальных районов. Все же основная полоса расселения в европейской части страны и теперь заходит немного севернее 60-й параллели, за рамки зоны природного комфорта.

С 1990-х годов тренды пространственного развития России изменились из-за распада СССР, смены институтов и типа экономики (Социально-экономическая …, 2016). Они усилили поляризацию социально-экономического пространства, в том числе за счет сжатия его индустриального слоя (Сжатие …, 2010; Трейвиш, 2021; и др.). Признаки этих явлений вначале приняли вид кризисной деиндустриализации, обнажив проблемы как старых районов и центров, где в 2000-х годах ее местами сменила реиндустриализация, но редко радикальная, так и зон недавнего освоения, откуда с прекращением поддержки начался массовый отток населения (Зайончковская, 2012).

Неравномерность развития усилилась по трем осям: между севером и югом страны, между ее западными и восточными регионами и между центрами и периферией, т.е. между главными агломерациями и остальной территорией, центрами регионов и их окраинами, а часто даже внутри муниципалитетов. Иначе говоря, неравномерность проявилась в разных масштабах, затронув не только промышленный, но и аграрный сектор, третичную сферу торговли и услуг, информационную четвертичную. А с ними – территории разного размера и статуса.

Пространство как фактор неравенства и проблемы его преодоления. Разнородность географического пространства усиливает слабая коммуникационная доступность даже многих староосвоенных территорий. При большой длине железных и автодорог, их средняя плотность намного ниже, чем в зарубежной Европе, США, Китае, Мексике. Взамен могли бы развиваться воздушные сообщения. Так одно время и было, но распад СССР привел к кризису отрасли (как и гражданского авиастроения). Сильнее всего пострадали межрегиональные перевозки в обход главных хабов, особенно Московского (тогда как связи с ним дальних региональных центров сохранялись или росли), и внутрирегиональные, обычно на базе малой авиации (Тархов, 2015, 2018). Аэропортов стало меньше в 6 раз, а основные показатели их работы лишь во второй половине 2010-х годов вернулись к уровню 1980-х, но это восстановление прервал кризис 2020 г., вызванный пандемией COVID-19, резко снизившей, в том числе, авиаподвижность населения.

В России всего одна высокоскоростная железная дорога Москва–Санкт-Петербург со скоростью пассажирского движения более 200 км/ч на первой магистрали страны, построенной еще в 1851 г. Для скорости от 250 км/ч нужна новая трасса, пока лишь проектируемая в том же направлении. Реализация проекта высокоскоростной железной дороги Москва–Казань остается на начальной стадии. Автомобильные дороги строились и реконструировались активнее, но они в сотни раз гуще на юге страны, чем на севере и востоке. К тому же приоритет крупных магистралей затрудняет развитие транспорта в целом, приводя к отмене поездов, разрыву дорожных сетей и т.п. (Путешествие …, 2015). Более 20% сельских домохозяйств связаны с сетью путей общего пользования в лучшем случае малопроезжими дорогами³³.

Заметнее успехи в информационно-коммуникационной сфере. Россия стала одной из первых стран, где число активных сим-карт превысило число граждан (с 2006 г.). У нее 5-е место в мире по этому показателю и по числу пользователей Интернета (в 2010 г. она была 7-й). Все же уровень доступа к Интернету ниже, чем в развитых странах. Сотовая связь вкупе с интернетизацией – основное направление развития сектора, как во всем мире (Нагирная, 2019). Эта связь более или менее устойчива в постоянно обитаемых населенных пунктах почти всех регионов, но в зонах между ними ее часто нет. Надежного доступа в Интернет лишено 30% домохозяйств. Велик цифровой разрыв между регионами. По данным Росстата, в 2019 г. широкополосный доступ имели более 85% домохозяйств в газодобывающем Ямало-Ненецком округе, Москве и пяти областях из разных частей страны, а на Чукотке и в Хакасии – не более 55%. В 2020 г. на фоне ограничений мобильности из-за пандемии COVID-19, перехода на удаленный труд, учебу и т.п. резко вырос спрос на домашние усилители сигнала сотовой связи, участились выезды в места по соседству, где эта связь надежнее.

Неравенство, обусловленное проблемами преодоления пространства, связано не только с его физическими размерами и средствами преодоления, но и с соотношением транспортных тарифов и среднедушевых доходов, когда многие даже не самые удаленные территории становятся малодоступными (Сжатие …, 2020, с. 26).

Экономическое неравенство. Н.В. Зубаревич выводит неравенство регионов из разной структуры их экономики, географии инвестиций и институтов (Зубаревич, 2019а, 2019б; Малева; и др., 2019). Трендом структурных сдвигов с 1990 г. были деиндустриализация занятости населения и рост третичного сектора. Сугубо сервисной стала экономика обеих столиц, ряда южных и других регионов, но даже в Европейской России сервисных регионов меньше, чем индустриальных и индустриально-сервисных. Такие сдвиги не везде были эволюционными, порой они лишь зеркально отражали кризис прежних отраслей-лидеров (Трейвиш, 2021). Что касается инвестиций в основной капитал, то в среднем за 2010–2019 гг. на душу населения они были значительны в сырьевых северных и восточных регионах, столичных городах, Татарстане, некоторых других республиках и в отдельные годы там, где велось затратное строительство перед важными политическими и спортивными событиями (как в Краснодарском крае для Олимпийских зимних игр 2014 г.).

Кризисные спады постсоветской экономики имеют свое региональное измерение, зависящее от природы кризиса, вплоть до текущего (с 2020 г.), который спровоцировала пандемия COVID-19 (Кузнецова, 2020). Но ни один не устранил различий фундаментального характера, особенно по оси центр–периферия.

Из-за кризиса обрабатывающих отраслей страна стала “добывающей”. Поэтому ВРП на душу населения наиболее высок всего в трех нефтегазодобывающих автономных округах (Ненецком, Ямало-Ненецком и Ханты-Мансийском), на Сахалине, Чукотке, в Магаданской области с небольшим населением, а также в Москве, куда по месту локализации штаб-квартир многих сырьевых компаний условно приписана немалая доля их продукции (Вызовы …, 2020, с. 225). С ВРП коррелирует пространственное неравенство консолидированных бюджетов субъектов РФ (рис. 1), т.е. свода бюджетов региона и его муниципальных образований (но без бюджета государственного территориального фонда обязательного медицинского страхования).

Рис. 1.

Доходы консолидированных бюджетов субъектов РФ на душу населения в 2019 г., тыс. руб./чел. Источник: Выборка из форм отчетности за период: 01.01.2020. Бюджеты субъектов РФ в цифрах / Бюджет.ru. 10 января 2020. https://bujet.ru/article/396309.php

Тренды в расселении. Главным за последние десятилетия было сжатие расселения на всех пространственных уровнях при естественной убыли жителей в большинстве регионов, кроме ряда этнических автономий. Миграционные потоки служат ответом населения на географическое неравенство условий жизни и труда. Потерями населения вначале выделялись районы к востоку от Урала (в 1989–2002 гг. оно сократилось там на 2.4 млн чел., а в европейской части выросло на 0.5 млн). В последние 20 лет убыль стала почти повсеместной (рис. 2а), а сельского населения – особенно сильной (рис. 2б). Ее сдерживали города, прежде всего центры регионов, собирающие внутренних мигрантов, а в некоторых республиках – и естественный прирост, особенно сельский. Мигрантов к 2020 г. привлекали не более 15 регионов: оба столичных, Краснодарский край, Крым, Белгородская область и самые успешные сибирские (Вызовы …, 2020). Ни один регион, терявший население в позднесоветские десятилетия, не смог переломить эту тенденцию и после распада СССР (Бородина, 2017). Помимо доступности работы и уровня заработка, особенно в третичном секторе, переезд в Москву, Санкт-Петербург и их окрестности связан с вузами: там в 2018/2019 г. учились, соответственно, 20 и 7% российских студентов (Зотова, 2022).

Рис. 2.

Динамика всего населения (а) и сельского (б), 2021 г. в % к 2001 г. Источник: Численность населения Российской Федерации по муниципальным образованиям на 1 января 2021 года. М.: Росстат, 2021; Численность населения Российской Федерации по городам, поселкам городского типа и районам на 1 января 2001 года. М.: Госкомстат России, 2001.

Повышенная доля (более 40%) населения с душевым доходом свыше 45 тыс. руб. в месяц в целом соответствует экономическому потенциалу регионов. Кроме северных районов это только Москва, где работает и мощный агломерационный эффект, и столичная рента, генерируемая статусом города, близостью к центрам принятия важнейших решений (Зубаревич, 2012).

Неравенство доходов служит проявлением пространственного неравенства в более широком смысле, включающем состояние бюджетов, доступ населения к качественному образованию, медицинскому обслуживанию, достойной работе (Вызовы …, 2020). Все чаще исследователи социального неравенства в России приходят к выводу, что оно подавляет экономический рост, сужая внутренний спрос, препятствуя структурным сдвигам и по-разному проявляясь в регионах (Экономические …, 2017).

Особое внимание географов привлекает сверхконцентрация инноваций и финансов в Москве с ее окружением при слабой модернизации полудепрессивных и депрессивных глубинных регионов, зависимых от федеральной помощи, где живут до 2/3 россиян. Налицо замкнутый круг: активное население уезжает из таких регионов, усугубляя их проблемы, зато Москва в 2012–2017 гг. поглощала в среднем за год 95 тыс. межрегиональных и международных мигрантов. Немного уступал ей Санкт-Петербурге с 65 тыс. миграционного прироста (Нефедова, 2020). Миграции на постоянное место жительства и временные трудовые – до 1.2–1.3 млн чел. в год (Между домом …, 2016; Нефедова, Старикова, 2020) – направлены также в ближайшие к столице города и районы, что усиливает контрасты развития в России, ее центральных областях и внутри Московского региона.

Аттрактивны для мигрантов, инвестиций и т.д. большие (от 100 тыс. жит.) города Московской области, население которых, в сумме 3.5 млн, больше, чем у центров семи смежных регионов (табл. 1). Рост меньших центров Подмосковья зависит от их близости к Москве: чем ближе, тем больше мигрантов, которых притягивает столичный рынок труда, но отталкивают цены на жилье и его аренду в самой столице. Московская область прочно заняла первое место в стране по строительству жилья, опережая (в 2020 г.) следующие за ней Краснодарский край и Москву в 1.75–1.8 раза, а регионы-аутсайдеры, малолюдные северные и восточные – в сотни раз.

Трансформация сельского хозяйства и последствия для сельской местности. Изучая аграрные районы, за рубежом обычно анализируют изменения, влияющие на эффективность их экономики и земельные отношения (Meyfroidt et al., 2016; Visser et al., 2014; Wegren, 2014). В России резкая дифференциация сельской местности интересует разных специалистов, включая географов (Аверкиева и др., 2016; Калугина и др., 2015; Алексеев, Сафронов, 2017; и др.). Учитываются и сдвиги в сельском хозяйстве, начиная с тех, к которым привели рыночные реформы. Они по-разному сказались на регионах, вызвав в одних глубокий кризис, закрытие агропредприятий, а в других – их модернизацию и появление новых типов. Три основных фактора пространственного неравенства в сельском хозяйстве – природные условия, трудовые ресурсы и инвестиции – взаимосвязаны, а два последних зависят и от сети больших городов (Нефедова, 2013, 2019; Leibert, 2013).

Роль природных различий усилилась. Регионы лесной зоны с мелкоконтурными малоплодородными угодьями пострадали гораздо сильнее южных. С отказом от огромных советских дотаций и политики самообеспечения регионов общий объем валовой продукции сельского хозяйства и посевы ключевых зерновых культур сместились в зоны с лучшими природными условиями (рис. 3) из-за выгод концентрации производства там, где оно наиболее прибыльно.

Рис. 3.

Динамика доли регионов в валовой продукции сельского хозяйства России, 2019 г. к 1985 г., раз. Источник: Данные Госкомстата и Росстата.

Все это показывает, что Россия следует курсом, которым шли развитые страны во второй половине ХХ в. Так, в США постепенно были выведены из оборота 356 тыс. км² сельскохозяйственных земель (Люри и др., 2010), немногим меньше, чем в постсоветской России. Но Россия встала на этот путь с опозданием и потерями.

Реформы в регионах шли по-разному (Даньшин, 2017; Нефедова, 2013). В плодородных и сохранивших трудовой потенциал южных новые фермерские хозяйства наращивали свой вклад в производство зерна и подсолнечника (до 30–40%). Эти частные хозяйства стали конкурентами бывших колхозов как производители и как арендаторы земельных паев населения. По площади используемых земель они часто сравнимы с советскими предприятиями. В регионах Нечерноземья, долгие годы терявших человеческий капитал, фермеров мало. В республиках юга Европейской России и Сибири коренное население вернулось к традиционному животноводству.

Общемировыми тенденциями развития сельского хозяйства конца ХХ – начала XXI вв. были процессы индустриализации отрасли, формирование единого рынка аграрной продукции и сближение территорий по уровню включенности в него (Timmer, 1997). Это характерно и для России. С 2000-х годов здесь возобладала концентрация производства в крупных структурах за счет меньших (Барсукова, 2016, Богачев, 2017; Smith and Timar, 2010; и др.). До 50% продукции всех сельскохозяйственных организаций обеспечивают агропромышленные холдинги (Шагайда, Узун, 2019). Есть регионы, где 2–3 предприятия из 100–150 дают половину продукции. Однако в отличие от стран Запада, где мелкие фермы часто встроены в работу крупных компаний (Барсукова, 2016; Наумов, 2014), российские холдинги слабо сотрудничают с малыми и средними производителями. Птицеводческие и свиноводческие гиганты намеренно их теснят, захватывая земли. Поголовье крупного рогатого скота со времен СССР сократилось в России вдвое, особенно в Нечерноземье, вопреки обилию лугов и пастбищ, усилив пространственную поляризацию агросектора (Нефедова, 2019). Одна Белгородская область, “мясная столица России”, сосредоточила почти пятую часть поголовья свиней. Пятнадцать регионов-лидеров (из 85) производят 55% мяса в стране. Господство крупных торговых сетей в российских городах позволяет говорить о монополизации продовольственного рынка.

Совокупность этих процессов заметно повлияла на сельскую местность. Опора на крупные высокопродуктивные комплексы, решая задачу продовольственного снабжения городов, резко усилила пространственные контрасты. В Центре и на Северо-Западе агросектор стал выборочно-очаговым, причем небольших частных товарных хозяйств там мало. Это подорвало экономику многих поселений, вызвало резкое сокращение занятости (Аверкиева, 2017) и активизировало отток населения из сельской местности. Он усугубил накопленные за десятилетия результаты депопуляции и стал тормозом экономического развития, которое могло бы опираться на мелкие хозяйства населения (Алексеев, Сафронов, 2017).

Контрасты состояния сельской местности, как и городских территорий, видны на межрегиональном уровне, но еще заметнее внутри регионов, на что давно указывали эксперты (Грицай и др., 1991; Карачурина, Мкртчян, 2016; Нефедова, 2013; Нефедова, Старикова, 2020; Сжатие …, 2010; Староосвоенные районы, 2021, с. 46–59; Ткаченко, Фомкина, 2012; и др.).

Муниципалитеты из разных регионов, находясь в однотипных природных условиях, при похожей заселенности и специализации, “имеют между собой гораздо больше общего, чем разнотипные территории в пределах одного региона” (Ромашина, 2019). Поэтому исследования на муниципальном уровне очень важны для выявления траекторий развития городов и сельской местности. В официальных же документах переход к этому масштабу начался в конце 2010-х годов. Его считают одним из достижений разработчиков “Стратегии пространственного развития России до 2025 г.”, принятой в 2019 г.⁴⁴, хотя многие ее положения подвергались довольно жесткой критике (Зубаревич, 2019в; Кузнецова, 2019), в том числе как не решающие ключевых проблем пространственного неравенства. В рамках программы “Комплексное развитие сельских территорий”⁵⁵ Институтом экономики сельского хозяйства (ВНИИЭСХ) в 2020 г. проводилась экономико-социо-экологическая типология сельских территорий на муниципальном уровне⁶⁶. Стремление к замене уровня регионов-субъектов Федерации на муниципальный в качестве ключевого при анализе пространственного развития и неравенства становится одним из современных трендов в российских исследованиях.

ПРОСТРАНСТВЕННОЕ НЕРАВЕНСТВО: ПРИМЕР СТАРООСВОЕННЫХ РАЙОНОВ ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ И УРАЛА

В данном исследовании выбран ограниченный круг 37 регионов старого освоения. Они занимают 16% площади страны, включая историческое ядро Московского государства с городами, некоторые из которых основаны еще в IX в., и районы к югу, востоку и северо-западу от ядра, включенные в состав России в XVI–XVIII вв. Для староосвоенных районов особенно характерна обусловленность развития сочетанием современных факторов и унаследованных пространственных структур.

Основной подход к выявлению неравенства и его пространственных закономерностей на муниципальном уровне состоял в анализе основных предпосылок и факторов неравенства, а также в диагностике социально-экономического состояния муниципалитетов (муниципальных районов и городских округов) по ряду характеристик, доступных в официальной статистике [см. подробнее (Нефедова, Шелудков, 2021)].

Основные предпосылки пространственного неравенства. Факторы или предпосылки неравенства социально-экономического развития муниципальных образований можно разделить на две большие группы: 1) зональные, связанные с различиями природных условий для жизни населения и ведения хозяйства; 2) азональные, проявляющиеся именно на муниципальном уровне и отражающие влияние больших городов в зависимости от их размера, положения внутри региона и транспортной доступности.

Общая протяженность рассматриваемой территории с севера на юг превышает 1.5 тыс. км, что делает заметными зональные климатические и ландшафтные различия. До трети рассматриваемой территории, в зоне северных таежных лесов европейской части России, можно отнести к холодной с избыточным увлажнением. Более благоприятные для земледелия и жизни людей природные условия характерны для лесостепных и степных районов к югу и западу от Москвы – на юге Брянской и Рязанской областей, в Центральном Черноземье.

Города здесь развивались как базы колонизации территорий. Позже преимущества административного статуса, концентрация промышленности в советский период и постсоветское развитие третичного сектора усилили роль крупных центров. Из 170 больших (более 100 тыс. жителей) городов России 91 находится в данной староосвоенной части, из них 21 – в Московской области. Население 20 городов превышает 0.5 млн жителей. В итоге, рассматриваемые регионы – чаще всего моноцентричные образования с одним явным лидером (реже двумя), и почти везде он – региональная столица.

Районы в радиусе 60 км от центра каждого региона мы определили как его ближние и дальние пригороды, на расстоянии 60–120 км – как полупериферию, а свыше 120 км – как периферию. Главный признак пригорода – активная экономическая среда, тесно связанная с городом: чем он крупнее, тем пригород шире и плотнее. Однако не исключен эффект “агломерационной тени” (Burger et al., 2015), когда центры перехватывают сервисные функции у пригородов, ослабляя их экономический потенциал. При эксцентричном положении региональных столиц, сдвинутых друг к другу или к Москве, возникают резкие отклонения от регулярности по классической схеме центральных мест (Шупер, Эм, 2012), Так, между Ярославской, Костромской, Ивановской и Владимирской областями, местами на Урале активная зона влияния крупных городов увеличена за счет их сближения, но расширена и периферия регионов – так называемые медвежьи углы. Многое зависит и от экономической востребованности города на данном этапе, накопленных проблем (Горячко, 2021; Nefedova and Treivish, 2021), но размер и положение по отношению к крупнейшим центрам заметно влияют на траекторию развития города (Махрова, 2021; Нефедова, Шелудков, 2021; Трейвиш, Нефедова, 2021). В сельской местности это еще заметнее (Нефедова, 2013, 2019). Россия, по замечанию А.И. Трейвиша (2009, с. 348), вообще представляет собой архипелаг немногих ключевых центров в океане периферии, которая отличается не только удаленностью, но часто депопуляцией, деградацией экономики, хотя велика роль и природных условий района, и этнического состава его населения (Нефедова, 2013, с. 180–188).

Удаленность от регионального центра иногда смягчается присутствием в регионе второго города с населением около 100 тыс. чел. и больше. Для остальных городов важно их социально-экономическое состояние, причем чем меньше город, тем обычно выше вероятность его депрессии (часто из-за кризиса или отсутствия градообразующего предприятия) (Гунько, Глезер, 2015; Нефедова, Трейвиш, 2010). Более выгодно положение муниципальных районов и округов, примыкающих к Московской области, особенно если они находятся на транспортных магистралях.

Если совместить три фактора – расстояние до региональной столицы, размер локального центра и близость к Москве, то можно разбить районы на пять классов в соответствии с наилучшими (1) и наихудшими (5) центр-периферийными предпосылками развития. Для выявления типов муниципальных районов по предпосылкам развития центр-периферийные условия были в легенде-шахматке сопоставлены с климатическими условиями (суммой активных температур) (Нефедова, Шелудков, 2021). В результате получена очень контрастная, но выразительная и вполне объяснимая картина (рис. 4). На юге климатические условия отчасти нивелируют негативные эффекты периферийного положения, а на севере усиливают их. В итоге ареалы, удаленные от крупных городов и находящиеся в неблагоприятных климатических условиях, составляют более 80% площади рассматриваемых староосвоенных районов, а численность их жителей – 20 млн чел. (табл. 2).

Рис. 4.

Типы муниципалитетов по сочетанию центр-периферийных и природных предпосылок развития, по шкале от 1 (лучшие) до 5 (худшие). Источник: (Нефедова, Шелудков, 2021).

Социально-экономическая диагностика. Долговременное влияние двух групп факторов – центр-периферийного положения и климата – особенно ясно сказалось на заселенности сельской местности. Подавляющее большинство районов к северу от Москвы вдали от региональных центров имеет плотность населения менее 5 чел./км² (рис. 5а). Заметны и внутрирегиональные перепады в заселенности, которые могут достигать 5–10 и более раз. Расселение сжалось к отдельным очагам, ассоциированным с городами, и к транспортным лучам, ведущим в сторону Москвы. Нарушают эту картину национальные республики Среднего Поволжья, где урбанизация стартовала позже и местные сообщества еще не разрушены до такой степени, как в обезлюдевших ареалах на западе (Нефедова, 2013, с. 186) и на заводском Урале.

Рис. 5.

Состояние муниципальных образований староосвоенных районов России: (а) плотность населения за пределами административного центра, 2021 г., чел./км²; (б) среднегодовой (2015–2017 гг.) коэффициент миграционного прироста, промилле; (в) среднегодовой (2015–2017 гг.) коэффициент естественного прироста, промилле; (г) среднемесячная заработная плата работников организаций, 2017 г., тыс. руб. Рассчитано авторами на основе: (а) – Населенные пункты России: численность населения и географические координаты. Минздрав РФ; обработка: Инфраструктура научно-исследовательских данных, АНО “ЦПУР”, 2021. http://data-in.ru/data-catalog/datasets/160/ (дата обращения 20.08.2021)); (б–г) – (Нефедова Т.Г., Старикова А.В., Трейвиш А.И., Шелудков А.В. База данных “Староосвоенные районы Европейской России”. Институт географии РАН, 2021. Номер свидетельства о регистрации: RU 2021621439).

Если плотность населения лучше всего отражает накопленные эффекты прошлого развития, то текущая миграционная динамика – современные контрасты в развитии городов и регионов. Как неоднократно отмечалось в литературе, для российских регионов характерен продолжающийся центростремительный тренд миграций (Мкртчян, 2018) и староосвоенные районы не являются исключением (рис. 5б). Наиболее привлекательны для мигрантов региональные центры и их пригороды (Нефедова, 2020; Нефедова, Шелудков, 2021; Nefedova and Treivish, 2020): они притягивают молодежь, которая стремится получить образование, и лиц трудоспособного возраста, а пригороды крупных центров – еще и пожилых людей благодаря субурбанизации (Karachurina and Mkrtchayn, 2021; Kashnitsky, 2020).

Долговременная миграция меняет половозрастную структуру населения: в районах оттока растет доля старших поколений, а в районах притока – более молодых, что находит отражение в современных показателях естественного прироста (рис. 5в). Здесь мы снова видим различия между условным западом, исчерпавшим демографический потенциал сельской местности в ходе зятянувшейся крупногородской урбанизации XX–XXI вв., и условным востоком, где последствия сельской депопуляции пока не так заметны. Кроме этого, внутри каждого региона по сальдо миграции выделяются территории вблизи крупнейших городов: в центральных регионах они всего лишь теряют меньше населения (кроме Москвы), а на востоке – растут, как в Казани и Набережных Челнах, Тюмени, Уфе, Чебоксарах.

Совокупное влияние естественной убыли населения и его оттока с периферии ведет к еще большей депопуляции в сельской местности и в малых городах. Особенно сложная ситуация в регионах Центральной России и Северо-Запада: в периферийных сельских районах между Москвой и Санкт-Петербургом, в Ивановской, Костромской и Кировской областях, а также в Тамбовской области и Мордовии потери населения ежегодно превышают 18 чел. на 1000 жителей.

Центростремительный характер миграций – прямое отражение социально-экономических контрастов между крупными городами и сельской местностью, а также межрегиональных разрывов в доходах населения. В 2017 г. медианная заработная плата работников предприятий и организаций в исследуемых муниципальных образованиях не превышала 25 тыс. руб. (рис. 5г); минимум был близок к 16 тыс. руб. в Оленинском округе Тверской области, а максимум отмечен в подмосковных Лобне и Химках (105 и 72 тыс. руб. соответственно). Вместе с активным жилищным строительством в Московской агломерации, особенно в 10-километровой зоне вокруг МКАД и вдоль основных транспортных лучей, это приводит к усилению поляризации даже в Московской области (Куричев, Куричева, 2020; Махрова, 2021), не говоря о контрастах с районами и городами соседних областей (Нефедова, Шелудков, 2021).

К гигантским разрывам по доходам добавляются различия в инфраструктурном обустройстве территорий. Плотность автодорог даже в Центре России разнится по районам в разы. За пределы полосы в 5 км вдоль дороги с твердым покрытием трудно добраться пешком или по грунтовому бездорожью. Вне Московской области и пригородов областных центров малодоступность существенно сдерживает развитие районов. Уровень газификации повышен в муниципалитетах центрально-черноземных областей, особенно Белгородской, а также Татарстана, Башкортостана и Чувашии. Добиться таких результатов властям других регионов не удалось и в тех случаях, когда через их территорию идут трубопроводы, снабжающие Европу российским газом. Даже на периферии Московской области уровень газификации понижен, не говоря о регионах к северу от нее, где газ не подведен к 75% населенных пунктов. А подведение к ним трубы еще не означает доступности газа для всех ввиду дороговизны подключения домов к сети (“последней мили”) и бедности населения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Анализ пространственной неравномерности развития России показывает, что эндогенные факторы организации ее пространства весьма устойчивы и даже при существенных постсоветских переменах продолжают играть более важную роль, чем политические, экономические и институциональные сдвиги.

В зависимости от масштаба отмечаются, как минимум, четыре основных вида географических различий, влияющих на пространственную неравномерность развития:

1) природные зональные, наиболее заметные в мелком масштабе; заметны они и в более крупном – в виде локальных аномалий (например, ополий), влияние которых усиливается как на сельское хозяйство (Нефедова, Медведев, 2020), так и косвенно, через инфраструктурное обустройство, на расселение и условия жизни людей;

2) макрорегиональные различия между староосвоенными районами Центра, Северо-Запада, более молодыми черноземными, Поволжьем, Уралом и Сибирью с Дальним Востоком, связанные с различиями их исторических судеб;

3) межрегиональные, обусловленные экономической специализацией, составом, в том числе этническим, населения, степенью урбанизированности регионов;

4) внутрирегиональные, проявляющиеся в более крупном масштабе и связанные с влиянием городов разного размера на окружающие территории.

Пример староосвоенных районов страны показал, что по сочетанию этих признаков территория распадается на полярные ареалы. На одном – крупные центры и их пригороды, которые притягивают молодое активное население. Помимо Москвы и Санкт-Петербурга это Воронеж, Ярославль, Казань, Тюмень и Екатеринбург, а также более плотно населенные сельские районы Черноземья и Поволжья, менее истощенные депопуляцией, сохраняющие разноукладное сельское хозяйство. На другом полюсе – удаленные от крупных городов, теряющие молодежь и трудоспособное население нечерноземные районы, которым сложно выбраться из колеи социальной и экономической депрессии.

Неоднородность социально-экономического развития России в последние годы усиливается в связи с дефицитом человеческих и финансовых ресурсов. Главными факторами на внутрирегиональном уровне остаются размер города и его статус, от чего зависит экономическое развитие его самого и окружающих территорий. Лишь в южных регионах сохраняется внутренний потенциал развития сельской местности, но и там все большую роль играют такие факторы, как географическое положение, хозяйственный профиль, специфика региона, политика региональных и городских властей. Все вместе это определяет способность муниципальных единиц привлекать капитал и население.

Тот факт, что население, помимо некоторых этнических территорий, растет наиболее активно в Московской агломерации и в столицах регионов, говорит о том, что страна вернулась к стадии активной урбанизации. Крупные центры продолжают “выкачивать” население из сел и деревень, малых и средних городов, большинство которых испытывает глубокий кризис, переставая быть реальными центрами развития.

Несмотря на сильную социально-экономическую и пространственную поляризацию и запаздывающую дезурбанизацию, в России наблюдается и специфическое выравнивание, особенно в староосвоенных районах Центра с наибольшим пространственным неравенством. Общеевропейская тенденция стремления горожан в сельскую местность проявляется в современной России в несколько иной, чем на Западе, форме (Между домом …, 2016; Second …, 2013). Она связана с дачными, туристическими и международными миграциями временно-возвратного типа. При этом дачная традиция проявляется не только в распространении садовых и дачных поселков горожан, но и в покупке горожанами домов в умирающих, в том числе удаленных, деревнях для летнего отдыха. Этот сезонный приток горожан в сельскую местность сдерживает процесс социального опустынивания глубинки в староосвоенных районах. Но без элементарного инфраструктурного обустройства (вероятность которого снижается на фоне муниципальной реформы, ликвидирующей низовой уровень местного самоуправления) огромные староосвоенные территории могут превратиться лишь в экологический резерв.

Пространственное развитие весьма инерционно. Оно связано с наличием тех или иных природных ресурсов, человеческим потенциалом, состоянием инфраструктуры, имеющими ярко выраженные различия между северными и южными, западными и восточными регионами, пригородами больших городов и внутрирегиональной периферией. Поэтому выбор направлений, стимулирующих развитие и сглаживающих пространственное неравенство, ограничен. Найти индивидуальную траекторию развития для каждого региона и тем более муниципалитета в московских кабинетах невозможно. Поэтому так необходим простор для местных инициатив и расширение финансовых возможностей региональных и муниципальных властей.